Маланья на Семь отроков
Маланья зарабатывала мытьем полов и посуды в городских кафе и иногда подрабатывала в церкви после утренней службы. Надо было кормить четверых детей, а пенсии по инвалидности младшего приёмного хватало лишь на оплату аренды шестнадцатиметровой комнаты в коммуналке. Кровных нарожала стихийно – от разных отцов, которые исчезли из её жизни так же быстро, как и появились. А четвертого взяла, когда соседская бабушка умерла, а внук её один остался – пятилетний Ванечка. Когда Маланья увидела грубых грузных женщин с каменными лицами из опеки, то попросила отдать Ванечку ей. Мальчик родился с редкой генетической патологией, и около полугода Маланья ходила по душным кабинетам и собирала бумаги, какие требовались. Каменные женщины же явно выдохнули, когда у ребёнка появился опекун.
Тоненькая как суходол, в неприметной, застиранной одежде, пожертвованной прихожанами, она сновала по храму и чистила, тёрла, мыла всё, что попадалось ей под руку: каменный мозаичный пол, фаянсовую лепнину, иконные оклады, масляные подсвечники, лаковые деревянные лавки, книги в кожаных переплётах и золочёные кресты на аналое.
Но сегодня, как ей сказали сотрудницы, особый день – престольный праздник храма и службу ведёт сам Владыка. Название праздника она не запомнила, да и если бы даже запомнила, то вряд ли бы выговорила. В её голове отложилось лишь, что отроков было семеро, их замуровали в пещере, где они уснули, а в чём там суть, она не вникала. Старшая по храму Галина Степановна велела ей протереть стеклянные витрины, в которых покоились ювелирные кресты, нагрудные ладанки, кольца с разноцветными вставками. Во всём этом Маланья не разбиралась. Ей нравилось лишь ощущение чистоты и радости, которая появлялась в её душе, когда она стирала отпечатки пальцев со стекла или счищала засохший воск с кандила.
В тот день Маланья работала что есть мочи, начищая каждый миллиметр церковного убранства. Когда Литургия началась, и из алтаря вышел Митрополит, она затаилась в дальнем углу у иконы с изображением Ксении Петербургской и Матроны Московской и оттуда наблюдала за таинством. Маланья слышала раньше массу историй о Митрополите от женщин в лавке и не представляла, сколько сил нужно, чтобы выдерживать такой ритм жизни: нескончаемые поездки, перелёты, многочасовые утренние и вечерние службы. Ежедневно. Всю жизнь. Поэтому, когда она увидела Владыку, выходящего из алтаря, в полном облачении и в огромной усыпанной камнями тяжёлой короне, то испытала непередаваемую смесь чувств – душевный трепет, восхищение, жалость и, что ей показалось совсем уж странным, чувство родства. Она вдруг увидела в этом внешне величественном и сильном человеке уставшего и постаревшего отца, которого у неё никогда не было.
Ей стало тоскливо и радостно одновременно. Она опустила глаза и так и простояла всю службу, повторяя лишь одну фразу, которую слышала чаще всего здесь и поэтому запомнила «Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя грешную» и добавляла уже от себя чистосердечно «И дай, пожалуйста, сил Владыке, Боженька, родненький, ты же видишь, как он устал». А по окончании службы, когда все причастились, она втиснулась в людскую реку, которая текла к кресту, поцеловала распятие, священнический нарукавник и только отошла, как перед ней возник отец Тимофей.
— Пойдёмте в трапезную! Если будут места, то покушаете вместе с нами, а если не будет, то погуляете в коридоре и подождёте, когда освободятся. Приходите, ладно?
Маланья кивнула и окрылённая побежала по ступенькам в подклет, занырнула в кухню, где сновали женщины и дымились кастрюли. В прямоугольнике дверного проёма, соединяющего кухню и праздничный зал, виднелся по всем правилам сервированный стол с изящной посудой, хрустальными бокалами, графинами с вином и деликатесами. Маланья и представить себе не могла, что будет сидеть там за одним столом с Митрополитом. Мимо неё пронеслись две прихожанки. Одна из них, снимая плащ, протараторила:
— Галина Степановна, да что вы… Я не пойду! Как? В одном зале с Владыкой? Я?! Недостойна!
— Идите, идите! Места есть! — донеслось из зала.
— А пойдёмте вместе, — обратилась к ним Маланья, — вместе рядышком и посидим.
И пропустила женщин перед собой, а сама пошла следом.
— Куда ты пошла? Стой! Где они, и где мы! – Галина Степановна стукнула Маланье ладонью по лбу и развернула в двух шагах от входа в зал, где сидел Митрополит.
— Так батюшка же сказал… идти… если места… — Маланья опешила и, задыхаясь от обиды, в порыве нахлынувшего отчаянья попробовала обойти преграду.
– Куда пошла? Иди вон садись в угол, пока иподьяконы не пришли, может, и поесть успеешь.
Маланья ощутила боль в груди, но села за стол на кухне, стараясь не зареветь. В голове вертелось: «Батюшка же сказал, если будут свободные места.. Но ведь есть же.. есть…»
Перед ней сидела молодая девушка с мальчиком на коленях лет четырех и кормила его супом. Маланью поразило равнодушие этой совсем ещё юной девочки. Как она может так спокойно сидеть здесь, когда совсем рядом за стеной Владыка и все эти люди, провести с которыми хотя бы несколько минут – счастье?
У Маланьи закружилась голова. «Где они, и где мы?».. Она всё прокручивала и прокручивала в мыслях эту фразу, и ей вдруг стало неудобно от того, что она решила будто бы имеет право сидеть там со всеми. Она вдруг увидела всю свою никчёмность и невежество… «Где они, и где мы?»… И ей стало стыдно. Матушка отца Тимофея принесла её тарелку борща. И Маланья молча, не глядя в прямоугольник, в котором мелькали радостные лица и звучали торжественные речи, ела свой суп.
Мимо то и дело сновали женщины. О стул стукнулась дверца холодильника.
— Вы мешаетесь, отодвиньтесь.
Маланья прижалась к столу и, испуганно озираясь по сторонам, механично черпала ложкой.
Вошли иподьяконы, и Галина Степановна, проходя каждый раз мимо, от мойки к холодильнику, наклонялась к Маланье и шипела:
— Ешь быстрее. Иподьяконы пришли, стульев не хватает. Это же иподьяконы! Где они, и где ты?!
Маланья торопилась, как могла. На душе скребли кошки. Она доела суп и встала из-за стола.
— Да что ты встала?! Садись, уже нашли стул, не надо, — надавила ей на плечи Галина Степановна и усадила снова за стол. Супруга отца Тимофея поставила перед Маланьей тарелку с жареной рыбой и пюре, семинаристы переговаривались, подначивая друг друга, и хохотали. Галина Степановна принесла поднос с селёдкой под шубой.
— Каждому – по порции! – уточнила она и покосилась на Маланью.
Но та и без слов поняла, что она – не «каждый». На столе стоял растворимый кофе, Маланья придвинула банку, положила себе в чашку ложку сухого порошка, залила кипятком из чайника, добавила два кубика сахара и сделала вид, что селёдка под шубой её не интересует. В прямоугольнике стоял незнакомый монах с поднятым бокалом, наполовину наполненным вином, и в упор смотрел на неё. Маланья опустила глаза, проглотила ком в горле и запила его кофе. Через несколько минут в праздничном зале запели молитвы. В прямоугольнике появился Владыка, улыбнулся и шутливо погрозил пальцем:
— Чтобы больше такого не было!
И исчез. Маланья встала из-за стола, вышла из трапезной и на шатающихся ногах покинула Храм. Только приехав домой, в свою комнату в общаге, она вспомнила, что совсем забыла поблагодарить отца Тимофея за приглашение. Ванечка спал, дети ушли гулять во двор, оставив записку. Разболелась голова. Она выпила таблетку Цитрамона, а через полчаса – вторую. Но виски сдавило так, что она зашла в общий туалет, закрылась на щеколду и расплакалась. Почему, Маланья и сама не знала, но ей полегчало.
Вскоре с гулянья пришли старшие дети, и они принялись все вместе чистить овощи для борща. А после ужина помолились и уснули. Ночью Маланье снилось, что она и её дети сидят с Владыкой за чайным столиком в цветущем саду. Солнечно, они пьют чай и разговаривают. На ветвях щебечут птицы, сыновей у неё – семеро, и Владыка протягивает ей серебряный поднос с селедкой под шубой на нём.
